You're viewing ![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small} soroka95's journalCreate a Dreamwidth Account Learn More | Reload page in style: light |
Над пеною моря, раздумьем объят, Сижу на утесе скалистом. Сшибаются волны, и чайки кричат, И ветер несется со свистом. Любил я немало друзей и подруг. Но где они? Кто их отыщет? Взбегают и пенятся волны вокруг, И ветер протяжно свищет. |
Нет, обманула вас молва, По-прежнему дышу я вами, И надо мной свои права Вы не утратили с годами. Другим курил я фимиам, Но вас носил в святыне сердца; Молился новым образам, Но с беспокойством староверца.
Не ослеплен я музою моею:
Красавицей ее не назовут,
И юноши, узрев ее, за нею
Влюбленною толпой не побегут.
Приманивать изысканным убором,
Игрою глаз, блестящим разговором
Ни склонности у ней, ни дара нет;
Но поражен бывает мельком свет
Ее лица необщим выраженьем,
Ее речей спокойной простотой;
И он, скорей чем едким осужденьем,
Ее почтит небрежной похвалой.* Как кони медленно ступают, Как мало в фонарях огня! Чужие люди, верно, знают, Куда везут они меня. А я вверяюсь их заботе. Мне холодно, я спать хочу; Подбросило на повороте, Навстречу звездному лучу. Горячей головы качанье И нежный лед руки чужой, И темных елей очертанья, Еще невиданные мной. 1911
Ах, утону я в Западной Двине Или погибну как-нибудь иначе,- Страна не пожалеет обо мне, Но обо мне товарищи заплачут. Они меня на кладбище снесут, Простят долги и старые обиды. Я отменяю воинский салют, Не надо мне гражданской панихиды. Не будет утром траурных газет, Подписчики по мне не зарыдают, Прости-прощай, Центральный Комитет, Ах, гимна надо мною не сыграют. Я никогда не ездил на слоне, Имел в любви большие неудачи, Страна не пожалеет обо мне, Но обо мне товарищи заплачут.
(Песня из пьесы) Лают бешено собаки В затухающую даль, Я пришел к вам в черном фраке, Элегантный, как рояль. Было холодно и мокро, Жались тени по углам, Проливали слезы стекла, Как герои мелодрам. Вы сидели на диване, Походили на портрет. Молча я сжимал в кармане Леденящий пистолет. Расположен книзу дулом Сквозь карман он мог стрелять, Я все думал, думал, думал - Убивать, не убивать? И от сырости осенней Дрожи я сдержать не мог, Вы упали на колени У моих красивых ног. Выстрел, дым, сверкнуло пламя, Ничего уже не жаль. Я лежал к дверям ногами - Элегантный, как рояль.
Я живу, озираясь, Что-то вспомнить стараюсь — И невмочь, как во сне. Эта злая работа До холодного пота, Видно, впрямь не по мне. Но пора ведь, пора ведь Что-то разом исправить Распрямить, разогнуть... Голос тихий и грозный Отвечает мне: поздно, Никого не вернуть. Я живу, озираясь, Я припомнить стараюсь Мой неведомый век. Все забыла, что было, Может, я и любила Только лес, только снег. Снег — за таинство света И за то, что безгласен И со мною согласен Тишиною пути, Ну а лес — не за это: За смятенье, за гомон И за то, что кругом он, Стоит в рощу войти...
* От жизни той, что бушевала здесь, От крови той, что здесь рекой лилась, Что уцелело, что дошло до нас? Два-три кургана, видимых поднесь... Да два-три дуба выросли на них, Раскинувшись и широко и смело. Красуются, шумят,- и нет им дела, Чей прах, чью память роют корни их. Природа знать не знает о былом, Ей чужды наши призрачные годы, И перед ней мы смутно сознаем Себя самих - лишь грезою природы. Поочередно всех своих детей, Свершающих свой подвиг бесполезный, Она равно приветствует своей Всепоглощающей и миротворной бездной.
ГАЗЕЛЛА ОБ УТРЕННЕМ РЫНКЕ
Я под аркой Эльвиры
буду ждать на пути,
чтоб узнать твое имя
и, заплакав, уйти.
Что за луны льдом озерным
на лице твоем застыли?
Как в заснеженной пустыне
твой костер собрать по зернам?
Твой хрусталь колючим терном
кто задумал оплести?..
Я под аркой Эльвиры
буду ждать на пути,
чтобы взгляд твой пригубить
и, заплакав, уйти.
Ранит голос твой весенний
среди рыночного крика!
Сумасшедшая гвоздика,
затерявшаяся в сене!
Как близка ты в отдаленье,
а вблизи - не подойти...
Я под аркой Эльвиры
буду ждать на пути,
чтобы бедер коснуться
и, заплакав, уйти.
1936
Пер. А. Гелескул
* Не думаю, не жалуюсь, не спорю. Не сплю. Не рвусь ни к солнцу, ни к луне, ни к морю, Ни к кораблю. Не чувствую, как в этих стенах жарко, Как зелено в саду. Давно желанного и жданного подарка Не жду. Не радует ни утро, ни трамвая Звенящий бег. Живу, не видя дня, позабывая Число и век. На, кажется, надрезанном канате Я - маленький плясун. Я - тень от чьей-то тени. Я - лунатик Двух темных лун.
1 Раз двое третьего рассматривали в лупы И изрекли: "Он глуп". Весь ужас здесь был в том, Что тот, кого они признали дураком, Был умницей,- они же были глупы, 2 "Кто этот, лгущий так туманно, Неискренно, шаблонно и пространно?" - "Известный мистик N, большой чудак". - "Ах, мистик? Так... Я полагал - дурак". 3 Ослу образованье дали. Он стал умней? Едва ли. Но раньше, как осел, Он просто чушь порол, А нынче - ах злодей - Он, с важностью педанта, При каждой глупости своей Ссылается на Канта. 4 Дурак рассматривал картину: Лиловый бык лизал моржа. Дурак пригнулся, сделал мину И начал: "Живопись свежа... Идея слишком символична, Но стилизовано прилично" (Бедняк скрывал сильней всего, Что он не понял ничего), 5 Умный слушал терпеливо Излиянья дурака: "Не затем ли жизнь тосклива, И бесцветна, и дика, Что вокруг, в конце концов, Слишком много дураков?" Но, скрывая желчный смех, Умный думал, свирепея: "Он считает только тех, Кто его еще глупее,- "Слишком много" для него... Ну а мне-то каково?" 6 Дурак и мудрецу порою кровный брат: Дурак вовек не поумнеет, Но если с ним заспорит хоть Сократ,- С двух первых слов Сократ глупеет! 7 Пусть свистнет рак, Пусть рыба запоет, Пусть манна льет с небес,- Но пусть дурак Себя в себе найдет - Вот чудо из чудес! 1909 - 1910 |
Мы возвращаемся с поля. Ветер гремит перевёрнутыми колоколами вёдер, коверкает голые прутья ветел, бросает землю на валуны. Лошади бьются среди оглобель черными корзинами вздутых рёбер, обращают оскаленный профиль к ржавому зубью бороны. Ветер сучит замерзший щавель, пучит платки и косынки, шарит в льняных подолах старух, превращает их в тряпичные кочаны. Харкая, кашляя, глядя долу, словно ножницами по подолу, бабы стригут сапогами к дому, рвутся на свои топчаны. В складках мелькают резинки ножниц. Зрачки слезятся виденьем рожиц, гонимых ветром в глаза колхозниц, как ливень гонит подобья лиц в голые стёкла. Под боронами борозды разбегаются пред валунами. Ветер расшвыривает над волнами рыхлого поля кулигу птиц. Эти виденья - последний признак внутренней жизни, которой близок всякий возникший снаружи призрак, если его не спугнет вконец благовест ступицы, лязг тележный, вниз головой в колее колесной перевернувшийся мир телесный, реющий в тучах живой скворец. Небо темней; не глаза, но грабли первыми видят сырые кровли, вырисовывающиеся на гребне холма - вернее, бугра вдали. Три версты еще будет с лишним. Дождь панует в просторе нищем, и липнут к кирзовым голенищам бурые комья родной земли.
*
Опять войны разноголосица
На древних плоскогорьях мира,
И лопастью пропеллер лоснится,
Как кость точеная тапира.
Крыла и смерти уравнение,--
С алгебраических пирушек
Слетев, он помнит измерение
Других эбеновых игрушек,
Врагиню ночь, рассадник вражеский
Существ коротких ластоногих,
И молодую силу тяжести:
Так начиналась власть немногих...
Итак, готовьтесь жить во времени,
Где нет ни волка, ни тапира,
А небо будущим беременно --
Пшеницей сытого эфира.
А то сегодня победители
Кладбища лета обходили,
Ломали крылья стрекозиные
И молоточками казнили.
Давайте слушать грома проповедь,
Как внуки Себастьяна Баха,
И на востоке и на западе
Органные поставим крылья!
Давайте бросим бури яблоко
На стол пирующим землянам
И на стеклянном блюде облако
Поставим яств посередине.
Давайте все покроем заново
Камчатной скатертью пространства,
Переговариваясь, радуясь,
Друг другу подавая брашна.
На круговом на мирном судьбище
Зарею кровь оледенится.
В беременном глубоком будущем
Жужжит большая медуница.
А вам, в безвременьи летающим
Под хлыст войны за власть немногих,--
Хотя бы честь млекопитающих,
Хотя бы совесть ластоногих,
И тем печальнее, тем горше нам,
Что люди-птицы хуже зверя
И что стервятникам и коршунам
Мы поневоле больше верим.
Как шапка холода альпийского,
Из года в год, в жару и лето,
На лбу высоком человечества
Войны холодные ладони.
А ты, глубокое и сытое,
Забременевшее лазурью,
Как чешуя многоочитое,
И альфа и омега бури;
Тебе -- чужое и безбровое,
Из поколенья в поколение,--
Всегда высокое и новое
Передается удивление.
1923* Как женственное серебро горит, Что с окисью и примесью боролось, И тихая работа серебрит Железный плуг и песнотворца голос. Начало 1937
Как неожиданно и ярко, На влажной неба синеве, Воздушная воздвиглась арка В своем минутном торжестве! Один конец в леса вонзила, Другим за облака ушла - Она полнеба обхватила И в высоте изнемогла. О, в этом радужном виденье Какая нега для очей! Оно дано нам на мгновенье, Лови его - лови скорей! Смотри - оно уж побледнело, Еще минута, две - и что ж? Ушло, как то уйдет всецело, Чем ты и дышишь и живешь.
Н. И. Желание горькое — впрямь! свернуть в вологодскую область, где ты по колхозным дворам шатаешься с правом на обыск. Все чаще ночами, с утра во мгле, под звездой над дорогой. Вокруг старики, детвора, глядящие с русской тревогой. За хлебом юриста — земель за тридевять пустишься: власти и — в общем-то — честности хмель сильней и устойчивей страсти. То судишь, то просто живешь, но ордер торчит из кармана. Ведь самый длиннейший правеж короче любви и романа. Из хлева в амбар,— за порог. Все избы, как дырки пустые под кружевом сельских дорог. Шофер посвящен в понятые. У замкнутой правды в плену, не сводишь с бескрайности глаза, лаская родную страну покрышками нового ГАЗа. Должно быть, при взгляде вперед, заметно над Тверью, над Волгой: другой вырастает народ на службе у бедности долгой. Скорей равнодушный к себе, чем быстрый и ловкий в работе, питающий в частной судьбе безжалостность к общей свободе. ...За изгородь в поле, за дом, за новую русскую ясность, бредущую в поле пустом, за долгую к ней непричастность. Мы — памятник ей, имена ее предыстории — значит: за эру, в которой она как памятник нам замаячит. Так вот: хоть я все позабыл, как водится: бедра и плечи, хоть страсть (но не меньше, чем пыл) длинней защитительной речи, однако ж из памяти вон,— хоть адреса здесь не поставлю, но все же дойдет мой поклон, куда я его ни направлю. За русскую точность, по дну пришедшую Леты, должно быть. Вернее, за птицу одну, что нынче вонзает в нас коготь. За то что... остатки гнезда... при всей ее ясности строгой... горят для нее как звезда... Да, да, как звезда над дорогой.
О, какие мне снились моря! Шелестели полынью предгория... Полно, друг. Ты об этом зря, Это все реквизит, бутафория. Но ведь снилось! И я не пойму - Почему они что-то значили? Полно, друг. Это все ни к чему. Мироздание переиначили. Эта сказочка стала стара, Потускнели видения ранние, И давно уж настала пора Зренья, слуха и понимания.
timeasmymeasurerising